Неточные совпадения
Явление это
навеяло на всех людей страх; Дерсу говорил, что за всю свою жизнь он никогда ничего подобного не слышал.
— В ту пору воз с сеном плохо
навили, — говорил он, — и начал он по дороге
на сторону валиться. Мужик-то лошадь под уздцы вел, а я сбоку шел, плечом подпирал. Ну, и случилось.
На меня этот вопль, соединивший всю толпу в одном порыве, широком, как море, произвел прямо потрясающее впечатление. Мне казалось, что меня подхватило что-то и несет в вышине, баюкая и
навевая странные видения…
Когда дремота все гуще застилала его сознание, когда смутный шелест буков совсем стихал и он переставал уже различать и дальний лай деревенских собак, и щелканье соловья за рекой, и меланхолическое позвякивание бубенчиков, подвязанных к пасшемуся
на лугу жеребенку, — когда все отдельные звуки стушевывались и терялись, ему начинало казаться, что все они, слившись в одну стройную гармонию, тихо влетают в окно и долго кружатся над его постелью,
навевая неопределенные, но удивительно приятные грезы.
Казалось по временам: то буря гулко гремит в небесах, раскатываясь в бесконечном просторе, то лишь степной ветер звенит в траве,
на кургане,
навевая смутные грезы о минувшем.
Проходили годы; ничем отрадным не
навевало в нашу даль — там,
на нашем западе, все шло тем же тяжелым ходом. Мы, грешные люди, стояли как поверстные столбы
на большой дороге: иные путники, может быть, иногда и взглядывали, но продолжали путь тем же шагом и в том же направлении…
— Le cigare est excellent! [Превосходная сигара! (франц.).] — произнес Абреев,
навевая себе рукою
на нос дым.
Э, да он, видно, остатки сена
на воз
навивать хочет!..
Крик вороны, щебетанье жаворонка, шорох берез, медленное движение облаков, надрывающиеся
на пашне лошади, мужики с потными лицами, в грязных рубахах, земля, чернеющая следом за сохой, беспомощно падающие деревца — все это сливалось для нее в общий фон, все казалось одинаково
на своем месте,
навевая только какие-то смутные ощущения, но не мысли…
Почти каждый праздник, под вечер или ночью, где-нибудь в городе раздавался крик женщины, и не однажды Матвей видел, как вдоль улицы мчалась белая фигура, полуголая, с растрёпанными волосами. Вздрагивая, вспоминал, как Палага
навивала на пальцы вырванные волосы…
Вдруг он увидал Палагу: простоволосая, растрёпанная, она вошла в калитку сада и, покачиваясь как пьяная, медленно зашагала к бане; женщина проводила пальцами по распущенным косам и, вычёсывая вырванные волосы, не спеша
навивала их
на пальцы левой руки. Её лицо, бледное до синевы, было искажено страшной гримасой, глаза смотрели, как у слепой, она тихонько откашливалась и всё вертела правой рукой в воздухе, свивая волосы
на пальцы.
Они схватили ту затаенную, скромную красоту, которая
навевает специально-русскую хорошую тоску
на севере; они поняли чарующую прелесть русского юга, того юга, который в конце концов подавляет роскошью своих красок и богатством светотени.
За неимением кольца можно довольно успешно отдевать удочки шестом, точно так, как я говорил об отдеванье запутавшейся в траве рыбы. Но может случиться, что нет ни кольца, ни шеста и некому лезть в воду, чтобы отцепить крючок — потеря его неизбежна; остается оторвать и сколько можно сохранить лесу; для этого нет другого средства, как
навивать ее
на удилище до тех пор, пока она лопнет.
Его голос, манера говорить и «барышня»
навеяли на Лаптева то дурное настроение, какое он испытывал всякий раз в амбаре.
Некоторое время Сенечка сидел в состоянии той приятной задумчивости, которую обыкновенно
навевают на человека внезапно открывшиеся перспективы, полные обольстительнейших обещаний. Он слегка покачивал головой и чуть слышно мурлыкал; я, с своей стороны, сдерживал дыхание, чтоб не нарушить очарования. Как вдруг он вскочил с места, как ужаленный.
Илья молчал, улыбался. В комнате было тепло, чисто, пахло вкусным чаем и ещё чем-то, тоже вкусным. В клетках, свернувшись в пушистые комки, спали птички,
на стенах висели яркие картинки. Маленькая этажерка, в простенке между окон, была уставлена красивыми коробочками из-под лекарств, курочками из фарфора, разноцветными пасхальными яйцами из сахара и стекла. Всё это нравилось Илье,
навевая тихую, приятную грусть.
Выпадали для лесных братьев свободные и все еще веселые вечера, даже более шумные, так как прибавилось народу; тогда, не стесняясь жарким временем, разводили костер
на почерневшем, выгоревшем и притоптанном месте, пели песни, ровным однозвучием многих балалаек
навевали тихую думу и кроткую печаль.
Гостить я буду до денницы
И
на шелковые ресницы
Сны золотые
навевать...
Ее певала мать родная
Над колыбелию моей,
Ты, слушая, забудешь муки,
И
на глаза
навеют звуки
Все сновиденья детских дней!»
Селим запел, и ночь кругом внимает,
И песню ей пустыня повторяет...
Между стволов и ветвей просвечивали багровые пятна горизонта, и
на его ярком фоне деревья казались ещё более мрачными, истощёнными. По аллее, уходившей от террасы в сумрачную даль, медленно двигались густые тени, и с каждой минутой росла тишина,
навевая какие-то смутные фантазии. Воображение, поддаваясь чарам вечера, рисовало из теней силуэт одной знакомой женщины и его самого рядом с ней. Они молча шли вдоль по аллее туда, вдаль, она прижималась к нему, и он чувствовал теплоту её тела.
Сначала взор ее прелестный
Бродил по синим небесам,
Потом склонился к поднебесной
И вдруг… какой позор и срам!
Напротив, у окна трактира,
Сидит мужчина без мундира.
Скорей, штабротмистр! ваш сертук!
И поделом… окошко стук…
И скрылось милое виденье.
Конечно, добрые друзья,
Такая грустная статья
На вас
навеяла б смущенье;
Но я отдам улану честь —
Он молвил: «Что ж? начало есть».
Полные таких мыслей, сидели они однажды утром
на балконе перед палисадником. День был прекрасный; легкий ветерок колыхал полосатую маркизу [Маркиза — навес из бумажной материи, защищающий от солнца.] балкона и
навевал прохладу; палисадник, облитый горячими лучами полуденного солнца, блистал всею своею красою.
Певцы вдруг замолкают. Меркулов долго дожидается, чтобы они опять запели; ему нравится неопределенная грусть и жалость к самому себе, которую всегда вызывают в нем печальные мотивы. Но солдаты лежат молча
на животах, головами друг к другу: должно быть, заунывная песня и
на них
навеяла молчаливую тоску. Меркулов глубоко вздыхает, долго скребет под шинелью зачесавшуюся грудь, сделав при этом страдальческое лицо, и медленно отходит от певцов.
Птица там не пролетит,
Близко зверь не пробежит,
Даже облака небес
На дремучий, темный лес
Не
навеет ветерок.
Но та же степь своим пустынным величием и тишиною
навевала и грусть
на душу поэта, как высказывается это, напр., в последних стихах стихотворения «Могила...
Весь этот разговор, близкий ссоре,
навеял на душу мне и грусть и бодрость: жалко было мужиков, моргали они глазами, как сычи
на свету, и понимал я, что каждый из них много перемолол в душе тоски и горя, прежде чем решиться пойти к парням, которых они помнили бесштанными. Нравилось мне внимательное и грустное молчание Вани, смущал Авдей жадными глазами своими, и не совсем понятна была опасная прямота Егора.
Буря в душе закипела, когда Фленушкины речи коснулись слуха его, и вдруг будто ангел мирный, небесный крылом благодатным ту бурю покрыл… Дуни слова тихий покой
на его разъяренную душу
навеяли.
В «
Навий день»,
на Радуницу, справляли здесь «оклички» покойников; здесь водили ночные хороводы Красной Горки; здесь величали Микулу Селяниновича, а
на другой день его праздника справляли именины Сырой Земли и водили хороводы Зилотовы: здесь в светлых струях Светлого Яра крестили кукушек, кумились, завивали семицкие венки; здесь справлялись Зеленые Святки и с торжеством зажигались купальские костры в честь отходящего от земли бога жизни и света, великого Яра…
Только минет Святая и смолкнет пасхальный звон, по сельщине-деревенщине «помины» и «оклички» зачинаются. В «нáвий день» [«
Навий день», а в Малороссии «мертвецкий велык день» — другое название Радуницы… Нав,
навье — мертвец.] стар и млад спешат
на кладбище с мертвецами христосоваться. Отпев церковную панихиду, за старорусскую тризну садятся.
Под нею чуялось присутствие живых людей, и то, что они молчали, когда кругом была вода и ночь,
навеяло на Алексея Степановича неопределенный страх и тревогу, он подогнал лодку вплотную и остановился у маленького, без перил, балкона, совсем теперь лежавшего
на воде.
То грозный и бешеный, напоминающий разъяренного зверя, то тихий и ласкающий, словно бы нежный пестун, любовно укачивающий
на своей исполинской груди доверившееся ему утлое суденышко, этот рокот будет
навевать и грустные и хорошие думы, будет наводить и трепет и возбуждать восторг, но всегда раздаваться в ушах несмолкаемой музыкой.
Тамбовские урочища, тамошняя помещичья и крестьянская жизнь
навеяли комедию „Однодворец“ и большую часть деревенских картин и подробностей в повествовательных вещах, в особенности в повести „В усадьбе и
на порядке“.
Накосили травы,
навили воз. Степан стоит с тавлинкою из бересты и медленно нюхает табачок. Украдкою он кивает мне
на Слепого и вполголоса говорит...
— Сам. Кому же еще?.. Все один. Ни
навить, ни подать некому;
навьешь сена
на телегу — полезай, притаптывай; а потом опять — скок
на землю! — дальше клади… Придешь домой — корову подои, ужин справь…
Может быть, эти пустяки
навеют и
на вашу душу сладкие воспоминания о вашем детстве.
Князь Вадбольский. Скажут поход — пойдем; не скажут — будем ждать.
На смерть не просись, а от смерти не беги: это мой обычай! А что ни говори, братцы, хандра — не русская, а заносная болезнь. Ты, бедокур, своим прованским ветром не
навеял ли ее к нам?
Любопытство ли, истинное ли чувство, может, и то, и другое вместе — ответить трудно, только они, как бабочки
на огонь, со всех сторон летели к нему и своим лепетом
навевали упоительные грезы
на его венчанное лаврами чело.
Дюмон (проиграл
на гитаре прелюдию и произнес с чувством, обращаясь к югу). Ветер полуденный! ветер моей отчизны, Прованса, согрей грудь мою теплотою твоих долин и
навей на уста мои запах твоих оливковых рощ.
Близость этой женщины, ненавистной до безграничной любви и вместе с тем любимой до безграничной ненависти, трепет ее молодого, роскошного тела, фосфорический блеск ее глаз во мраке того убежища любви, которое невольно
навевало на Григория Семеновича рой воспоминаний о пережитых им часах неизъяснимого блаженства, привели его в исступленное состояние: он позабыл
на мгновение измену этой полулежавшей в его объятиях страстно любимой им женщины и крепко сжал ее в этих объятиях, весь отдавшись обаянию минуты.
Если не считать старого крепостного лакея Григория Алексеевича, который
навеял ему собою Фирса в «Вишневом саду», да двух-трех заметок в записной книжке, вроде «Липовая аллея из пирамидальных тополей», и «Черкесский князь ехал в малиновом шербете в открытом фельетоне», какими подарила нас гостившая
на Луке учительница Лидия Федоровна, то Лука в литературном отношении не дала Чехову ничего.
Продавал, его один дворянин, имевший несчастье потерять жену, бывшую несколько лет сумасшедшею, а потому не только дом, но все вещи, находившиеся в нем,
навевали на несчастного вдовца, впавшего по смерти жены в меланхолию, тажелое, гнетущее воспоминание.
Наконец, нити снега зачастили, словно мотки у проворной мотальщицы
на воробе, сновались между небом и землей, будто вниз и вверх, так что в глазах рябило и все предметы казались пляшущими; около заборов вихорь крутил снег винтом и
навевал сугробы; метель скребла окошки, ветер жалобно укал, будто просился в домы; флюгера
на домах кричали.